ТРАВМА И ОТВЕТСТВЕННАЯ ЖУРНАЛИСТИКА

Сначала, в феврале Россия принудительно аннексировала Крым. Затем, через несколько месяцев «сепаратисты», при поддержке российского спецназа и оружия, провозгласили республиками части украинского восточного Донбасса. Для возвращения территории новое правительство Украины направило войска вместе с батальонами добровольцев, некоторые из которых исповедуют ультраправую идеологию. После нескольких месяцев напряженных боев конфликт сосредоточился вдоль линии фронта, проходящей через Донбасс. Погибли тысячи мирных жителей и бойцов, а миллионы граждан Украины были вынуждены переехать в другие регионы Украины, России и ЕС. Теперь война, иногда именуемая «замороженным конфликтом», продолжается с ежедневными обстрелами между обеими сторонами вдоль всей линии фронта и увеличением количества жертв.

Тем временем журналистам из Украины и России приходилось вести репортажи о войне, которая происходит на территории их стран или рядом с ними. Они имели дело с давлением и цензурой со стороны своих же правительств или сограждан, которым не нравились их репортажи. Они подвергались арестам, похищениям, вымогательствам и угрозам в сторону членов своих семей со стороны властных структур по ту сторону конфликта. Им также приходилось иметь дело с упрощениями, навязанными извне, например, что Украина – это страна, разделенная между русскоязычным Востоком, который ориентируется на Москву, и украиноязычным Западом, придерживающимся единого взгляда на украинскую национальную идентичность. Истина, как всегда, сложнее.

Как журналистам, работающим в такой среде, удаётся оставаться объективными, преодолевать риски и развивать умение понимать травматический опыт и связанные с ним проблемы? И есть ли что-то, чему мы можем научиться у журналистов, которые освещали другие конфликты в местах своего проживания? Наталья Антелава, Анджелина Фуско, Александра Грибенко, Павел Каныгин и Анастасия Станко рассказали о своей работе Дэниелу Триллингу для Дарт центра журналистики и травмы. Дин Айдукович поделился своими выводами врача, занимающегося психологическими травмами.

Первое: освещение войны в собственной стране

Дэниел Триллинг: Анастасия, был ли момент осознания того, что ваши репортажи должны быть больше, чем просто «патриотическими»?

Анастасия: В начале конфликта на Востоке Украины многие наши друзья пошли воевать, и мы хотели быть рядом с ними, чтобы стать свидетелями их действий. Но через несколько месяцев ты видишь, что мирные жители страдают от всего этого насилия, которое их травмирует – и понимаешь, что солдаты не являются главными героями этой истории. Поэтому мы начали делать сюжеты о мирных жителях.

ДТ: Насколько другие журналисты в Украине, по вашему мнению, пришли к аналогичным выводам?

Анастасия: У нас в Украине есть шутка о том, что существуют обычные журналисты и журналисты «Слава Украине» [«Слава Украине» – националистический лозунг – прим. автора]. Есть аргументы в пользу того, что, возможно, мы не должны быть объективными, а должны выполнять роль солдат в информационной войне; что мы должны говорить правду, но  есть некоторые факты, которые не нужно освещать. Некоторые журналисты говорят, что о насилии со стороны украинских военных необходимо говорить только после окончания войны. Но наша команда Громадского, например, не может так поступать, потому что это не будет отражать всей правды. Мы работаем для мирного населения, и эта правда касается их жизни и безопасности.

Такой спор возникает не только по поводу насилия со стороны украинских солдат – он ​​также касается вопросов о дипломатических путях решения конфликта или сюжетов о коррупции в Украине, а также терминологии, которую вы используете. Называть эти территории «так называемой Донецкой и Луганской Народной Республикой» или «частями Донецкой и Луганской областей, неподконтрольных украинскому правительству»?

ДТ: Павел, приехавши из России, считали ли вы свои репортажи полностью отстраненными от конфликта?

Павел: Да, хотя сначала большинство независимых журналистов вроде меня имели обоснованное сочувствие к Украине. Украина была жертвой конфликта. Это вполне естественно, что на жертву обращают больше внимания – ее слушают, ей доверяют. Это вызвало гнев со стороны пророссийской общественности как в Донецке, так и в Москве. Меня называют «русофобом» и врагом «русского мира» просто потому, что я стал свидетелем агрессии своей страны против Украины и подтвердил эту агрессию сухими и беспощадными фактами. На Донбассе такие репортажи можно было делать до 2015 года. Затем случился перелом и стало невозможным ехать в зону конфликта, подконтрольную сепаратистам.

Через некоторое время Украина, все еще оставаясь жертвой, начала напоминать мне самого агрессора. Human Rights Watch и Amnesty International подтвердили издевательства над местными жителями [Донбасса] со стороны представителей украинских силовых структур; и стало очевидным, что украинская власть не подавила коррупцию и использовала пропагандистские инструменты для давления на СМИ. Масштаб отличается от российского, но сходство очевидно.

ДТ: Как это повлияло на вашу работу?

Павел: После того, как я лишился возможности посещать территории Донбасса, подконтрольные сепаратистам, я продолжал работать на украинской стороне, но понял, что это невозможно, поскольку украинские военные контролировали то, что я мог увидеть. Когда я потерял возможность работать с обеих сторон, а, следовательно, способность объективно оценивать происходящее во всей зоне конфликта, я решил прекратить работу над освещением этой войны и вообще перестал этим заниматься.

ДТ: Александра, вы из Донецка. Как вы смогли преодолеть это дополнительное давление на вас?

Александра: Я лучше не буду писать вообще, чем чувствовать, что должна заниматься самоцензурой. После критических репортажей о любой из сторон вы можете оказаться в черном списке. Для меня это означает лишиться возможности вернуться домой. Именно поэтому я работаю преимущественно как продюсер для международных медиа и только недавно начала публиковать собственные работы.

ДТ: Наталья и Анджелина, похоже ли это все на вашу работу при освещении конфликтов у себя на родине?

Наталья: Когда в 2008 года между Россией и Грузией началась война, настоящим вызовом для меня стало то, что я полетела туда вместе с другими международными корреспондентами, но при этом я знала, что моя семья в Грузии и она оказалась позади российских войск. Мне пришлось разделить свои усилия между работой и попытками дозвониться до родных. Я почти абстрагировалась от того, что это была моя страна. Определенным образом мне повезло, потому что репортажи для международных медиа помогали избежать патриотического взгляда на ситуацию. Но я понимаю, почему местные журналисты часто мотивированы патриотизмом – это их страна.

Анджелина: Когда вы делаете репортаж там, где живете, людям не сложно догадаться, чьи религиозные или политические взгляды вы разделяете. До сегодняшнего дня некоторые журналисты в Северной Ирландии просят таксистов высаживать их не у дома, а на соседней улице, на всякий случай.

Как уже говорила Анастасия, мы также спорили по поводу языка и терминологии. Некоторые стороны не считали наш конфликт в Северной Ирландии войной, хотя для других это была именно война. Мы даже не можем достичь консенсуса относительно названия: конфликт или смута! Когда я работала на BBC, лоялисты считали, что мы недостаточно британцы, а националисты не доверяли нам, потому как считали, что мы имеем британское мировоззрение. Так или иначе, мы делали свои сюжеты. Мне повезло, что в BBC мы научились оставлять свои политические убеждения при входе в редакцию.

ДТ: Считали ли вы свои репортажи полностью отстраненными от конфликта в Северной Ирландии?

Анджелина: В определенной степени да, мы старались быть объективными и беспристрастными, одновременно пытаясь сочувствовать потерпевшим. Но после 1998 года и Белфастского соглашения мы чувствовали давление не освещать неудобные темы –журналистов считали участниками «анти-мирного процесса», если они расследовали определенные темы. С насилием не было покончено полностью, но, к счастью, только единичные его случаи имет месть быть. Однако в многих общинам все еще присущи гнев и ненависть.

Второе: Взаимодействие с органами власти

ДТ: С какими основными трудностями вам приходилось сталкиваться при взаимодействии с органами власти?

Александра: Обе стороны меня как минимум дважды арестовывали и множество раз допрашивали. Очень смущает, когда вас подозревают в измене или шпионаже из-за беспристрастных репортажей, а те, кто совершает военные преступления, остаются безнаказанными.

Павел: Мы все должны заботиться о том, что берем с собой – найденные вещи, подарки от солдат, особенно оружие и боеприпасы. Кажется, это не очень важно, но на самом деле это действительно имеет значение. Много страшных случаев произошло с моими друзьями, потому что они просто не обращали внимания на то, что хранили у себя карманах. Это также касается фотографий в вашей камере и записей в блокноте. Небрежно сказанное обидное слово может привести к серьезным последствиям. Также заботьтесь о том, что хранится у вас на картах памяти – прежде чем ехать куда-то, загружайте все, что вам нужно, в облачное хранилище.

Анастасия: Служба безопасности Украины – это большая проблема. Вы задаете вопросы, а они говорят «на какую страну вы работаете?» А иногда начинаешь думать, может я сделала что-то не так? Может мне не задавать эти вопросы? Может, выполняя свою работу, я помогаю Кремлю? Таким образом, это оказывает на вас давление.

ДТ: Анджелина, вы помните журналистов, находившихся под давлением британского правительства во время конфликта в Северной Ирландии?

Хорошим примером был 1989 год, когда трое членов ИРА были убиты британскими силами безопасности в Гибралтаре. Когда BBC и другая телекомпания провели расследование и обнаружили, что убитые люди были безоружны, премьер-министр Маргарет Тэтчер заставила генерального директора BBC отказаться от трансляции этой программы. В конце концов программу транслировали только на BBC в Северной Ирландии, а не во всей Великобритании. Другая телекомпания, осветившая эту историю, вскоре потеряла франшизу.